Иов оплакивает свою участь

А теперь смеются надо мной

те, кто юнее меня,

чьих отцов я не подпустил бы

и к собакам при моих отарах.

И крепость их рук — зачем она мне?

Истощилась их прежняя сила,

нищетой и голодом они измучены,

гложут землю сухую

в краю пустыни бесплодной.

У кустов собирают солоноватые травы,

корни ракитника — для них пища.

Из сообщества людского изгнаны они,

кричат на них, как на вора.

И живут они в руслах высохших,

в норах подземных средь скал.

Средь кустарников они воют,

в зарослях колючих

друг к другу жмутся.

Сброд никчемный, люди без имени,

их извергла земля.

А нынче с издевкой песни

они обо мне распевают,

присказкой стал я у них.

Мной гнушаются они, меня сторонятся,

в лицо мне плюнуть не преминут.

Вот Он расторг мою тетиву, унизил меня!

Потому-то недруги мои

будто с цепи сорвались.

Справа подступает ко мне эта свора,

в бегство меня обращает,

против меня ведут смертельную осаду.

Дорогу предо мной они изрыли,

погибель мою готовят,

и никто их уже не удержит.

Устремились на меня,

словно в город сквозь широкий пролом,

всё круша, нахлынули.

Ужасы на меня обрушились.

Словно по ветру, почет мой развеялся,

словно облако,

благоденствие мое растаяло.

И теперь душа моя плачет во мне,

дни бедствий меня объяли.

Ночью боль мои кости пронзает,

грызет она меня без устали.

Крепко схватил Он меня за одежды,

душит меня воротом рубахи.

Бросил в грязь меня —

и меня попирают, словно прах и пепел.

Я взываю к Тебе, но Ты не отвечаешь,

стою и молю Тебя, и Ты это видишь.

Стал безжалостен Ты ко мне,

могучей рукой Своей меня терзаешь.

Подхватил Ты меня, закружил по ветру,

развеял в буре.

Знаю, ведешь меня к смерти,

в дом, уготованный всем живущим.

Разве бедняку я не протягивал руку,

если, погибая, он молил меня о помощи?

Разве не плакал я о тех, кому тяжко?

Разве не сочувствовал я

всей душой несчастным?

Ждал я добра, а пришло зло,

света жаждал, а пришла тьма.

Всё внутри воспалилось во мне,

боль не стихает,

с горем я повстречался.

Почернел я, но не от солнца,

встаю в собрании и зову на помощь.

Братом я стал шакалам

и другом страусам.

Кожа на мне обуглилась,

кости мои огнем пылают.

Цитры напев плачем стал,

а звук свирели — рыданьем.