Не тяжелая ли повинность — участь человека на земле

и дни жизни его — не поденщика ли дни?

Он как раб, что жаждет вечерней тени,

словно поденщик, что платы своей жаждет.

Таков и мой удел: месяцы никчемные,

ночи, отсчитанные мне, — невыносимы.

Только лягу, думаю: „Когда же вставать?“

А ночь всё тянется,

измучен я терзаниями до рассвета.

Тело мое покрыто червями и струпьями,

едва подживет моя кожа, как трескается вновь.

Дни мои мелькают быстрее, чем ткацкий челнок,

исчезают они, и надежды нить обрывается.

Вспомни, что жизнь моя — дуновение

и глазам моим больше не видеть доброго!

Тот, кто глаз с меня не сводил, больше меня не увидит,

захочет на меня взглянуть — а меня уж нет.

Тает облако и исчезает,

кто сошел в Шеол — не выйдет оттуда,

в дом свой больше не вернется,

и родные места его уже не припомнят.

Нет, не буду я сдерживать свой язык,

поведаю о том, как дух мой страдает,

выскажу огорчение души моей!

Разве море я иль чудище морское,

что Ты стражу ко мне приставил?

Лишь подумаю: „Постель моя принесет утешение сном,

ложе облегчит страдания, когда забудусь“,

как Ты и во сне насылаешь ужас,

видениями на меня страх наводишь.

Предпочел бы я, чтобы удушили меня,

лучше смерть, чем жизнь в таком теле.

Опротивела она мне! Но живу я не вечно.

Отступись от меня, ведь дни мои словно выдох!

Что есть человек, что Ты столь пристально смотришь на него,

обращаешь на него взор сердца Своего,

следишь за ним каждое утро,

каждый миг его испытываешь?

Когда же Ты отвернешься от меня,

когда отпустишь, чтобы я хоть слюну сглотнул?

Даже если и согрешил я — что я сделал Тебе,

Страж над людьми?

Зачем Ты превратил меня в Свою мишень,

чтобы стал я в тягость себе?

И зачем вины моей не прощаешь,

о грехе моем не забудешь?

Ибо скоро я лягу в землю,

станешь меня искать — а меня уж нет».