Пуста надежда его поймать,

от одного его вида падешь.

Нет таких смельчаков, кто бы потревожил его;

кто же тогда способен предстать передо Мной?

Кто Мне что-либо дал, что Я остался ему должен?

Все, что под небесами, – Мое.

Не умолчу о членах его,

о силе его и о дивной стати.

Кто снимет с него верхнюю одежду?

Кто пронзит его двойную броню?

Кто распахнет врата его пасти,

что зубами ужасными окружена?

На спине у него – щитов ряды,

скрепленные намертво, как печатью.

Каждый из них так подогнан к другому,

что не пройдет меж ними воздух.

Накрепко сбиты они друг с другом,

примкнули друг к другу, и не расторгнуть их.

Когда он чихает – блистает свет,

его глаза как лучи зари.

Пышет из его пасти огонь,

и разлетаются искры.

Из его ноздрей валит дым,

как из котла, что клокочет над горящим тростником.

Раздувает угли его дыхание,

и из пасти его пышет пламя.

В его шее обитает сила,

ужас бежит перед ним.

Крепко спаяна его плоть,

словно литая, не поколеблется.

Сердце его твердо, как камень,

твердо, как нижний мельничный жернов.

Когда он встает, содрогаются сильные;

они от ужаса обезумели.

Меч, что коснется его, не преуспеет;

не возьмут его ни копье, ни дротик, ни пика.

Железо с соломою он равняет,

а бронзу – с трухлявым деревом.

Не обратят его в бегство стрелы,

камни пращников для него как мякина.

Как солома ему булава,

он над свистом копья смеется.

Чешуя на его брюхе подобна острым черепкам,

он на грязь налегает, как молотильная доска.

Кипятит он пучину, как котел,

заставляет море бурлить, как кипящую мазь.

За ним остается светящийся след,

бездна кажется пеной белой.

Нет ему равного на земле –

он сотворен бесстрашным,

На все надменное свысока он смотрит –

он царит над всем горделивым.